УАЗДАО или ДАО, выраженное руками - Страница 12

С тех пор ситуация, кажется, развивается по принципу «завтра, завтра, только не сегодня». Не имея глобального решения, его пытаются подменить серией тактических манёвров, позволяющих протянуть этот год, а может быть и следующий, там ещё что-нибудь придумаем… Некоторые решения не лишены изящества, некоторые выглядят откровенными жестами отчаяния, но все они, очевидно, не решают главной проблемы. Тем более, что сверхпотребление оказалось наркотиком, от которого совершенно невозможно отказаться — первого, кто это предложит, распнут быстрее, чем он успеет договорить. Да и нечего, по большому счёту, предложить вместо него. Поэтому все разговоры о «реиндустриализации» останутся разговорами — потому что никто не может ответить на вопрос «ради чего?». И чем дальше, тем больше кажется реальной вероятность применения последнего и безотказного средства — Большой Войны. Ведь именно хорошая глобальная войнушка прекрасно разрулит все накопившиеся проблемы — в первую очередь тем, что откатит ситуацию до того уровня, когда люди снова вспомнят, что такое настоящий голод, и у них появится простая, очевидная, каждому понятная и, главное, естественная цель: «Чтобы наши дети не голодали, как мы».

На фоне этой парадигмы одноразового, УАЗ, с его зверской ремонтопригодностью, просто отдохновение разума. Всё просторно, удобно, доступно самому грубому инструменту. Под капот можно просто залезть и сидеть там, греясь зимой об мотор.

Передняя панель с кенгурятником спокойно используется вместо верстака или демонтируется напрочь — для удобства доступа к мотору.

Буквально через час рулевые тяги были перебраны, и рулевой люфт уменьшился со 180 градусов эдак до 45… Остальное — рулевой редуктор. Его время тоже придёт.

Когда я вылез ногами вперёд из-под машины, то увидел рядом весьма довольного собой Сандера и ещё одного мужичка. Ростом он тоже был невелик, но, в отличие от Сандера, в плечах широк, и вообще производил впечатление крепкого, уверенного в себе парня. Тем не менее, между ним и Сандером было некое не вполне отчётливое сходство — как у кровных, но дальних родственников, или, даже, скорее, как у представителей одного какого-нибудь редкого национального меньшинства. Ну, как если бы они были два вепса, например. Нет, это не значит, что они были похожи именно на вепсов — те, по большей части, рыжие и курносые. Просто такой пример.

— То Йози! — важно кивнул головой Сандер, выделив голосом этого самого Йози значимость. Как будто графа какого-нибудь привёл к конюху.

— Я Йози, — подтвердил гость, — будем знакомы.

Ну что же, по крайней мере, дефекта речи у него не было. И вообще, Йози мне сразу глянулся. У него было открытое приятное лицо, крепкое, но без самоутверждающего передавливания, рукопожатие и широкая искренняя улыбка, открывающая мелкие, острые и очень белые зубы. Имя его я принял тогда за очередное сокращение от библейского Иосифа — имени, популярного не только среди евреев. Впоследствии, впрочем, выяснилось, что сходство случайное. Пока я оттирал руки от солидола, которым набивал рулевые кулаки, Йози, не боясь испачкать одежду, ловко нырнул под УАЗик, вынырнул оттуда, и, спросив разрешения, открыл капот.

— Годный грём — сказал он одобрительно.

— Годный что? — переспросил я. Это слово он произносил с промежуточным звуком — между «е» и «ё», — и я его уже слышал. От Сандера.

— Грём. Слово такое. УАЗик — грём, — болгарка — тоже грём, часы — грём…

— Механизм, машина?

— Вроде того, но не совсем. Всякая сложная штука. Просто слово, неважно.

— Грём! — неизвестно к чему подтвердил Сандер. Произносили они с Йози это слово, кстати, совершенно одинаково.

— Можно завести мотор? — спросил Йози

Я всё равно собирался загонять УАЗик в гараж, дело шло к вечеру, так что я просто залез в кабину и включил стартер. Мотор схватил с пол-оборота, но на холодную призвук был отчётливее. Мы втроём стояли и смотрели, как под открытым капотом рубит воздух крыльчатка вентилятора. Сандер нервно приплясывал, искательно глядя на Йози, Йози молчал. Я пожал плечами, и сел за руль. Воткнул первую и аккуратно закатился в ворота. На сегодня уже в песке навалялся, пора было завязывать.

Когда мотор затих, а я вышел на улицу, Сандер на выдержал:

— Йози, кажи му, кажи! Ипаильно ывает, кажи!

Йози чуть поморщился, но всё же, как бы нехотя, сказал:

— Седло выпускного клапана треснуло на втором цилиндре. Чуть вышло из гнезда и клапан подстукивает. Может выкрошиться, поменять бы.

— Вот так, прям, треснуло, и именно на втором? — мне стало смешно. Кажется, меня непонятно зачем, но разыгрывали. Может быть, чтобы посмеяться, когда я, как дурак, убью целый день на то, чтобы снять головку блока? Не знаю. Одно знаю: услышать это в звуке мотора нельзя никак. Я, может, не самый лучший на свете диагност, но границы возможного понимаю.

Йози укоризненно посмотрел на Сандера, с выражением «ну, я же тебе говорил» на лице. Сандер взволновался:

— Йози нает! Нает!

Ага, ещё один, значит, «художник, который так видит». Ну-ну. Он видит, а я башку снимай. Ага, щазз. У меня и так есть, чем себя развлечь. Тормоза, вон, не сделаны, электрика никакая, рулевой редуктор люфтит…

Йози, впрочем, на мой явный скепсис не обиделся ничуть, и на диагнозе своём не настаивал. Потом, когда мы познакомились поближе, я понял, что это входит в его понятия о вежливости и в принцип ненарушения личного ментального пространства. Он своё мнение сказал и, даже будучи абсолютно в своей правоте уверенным, оставлял решение на других. Это не было проявлением равнодушия, это, скорее, такой своеобразный этикет.